23 февраля 1917г. Переезд из Царского Села в Ставку
Могилев. Пятница, 24 февраля 1917 г.
Могилев. Суббота, 25 февраля 1917г.
Могилев. Воскресенье, 26 февраля 1917г.
Могилев. Понедельник, 27 февраля 1917г.
Вторник, 28 февраля 1917г. Переезд Могилев — Орша — Смоленск — Лихославль — Бологое — Малая Вишера
Среда, 1 марта 1917г. Переезд Малая Вишера — Бологое — Валдай — Старая Русса — Дно — Порхов — Псков
Четверг, 2 марта 1917г. Псков
Пятница, 3 марта 1917г. Псков — Витебск — Орша — Могилев
Суббота, 4 марта 1917г. В Ставке: Могилев
В Ставке: Могилев. Воскресенье, 5 марта 1917г.
В Ставке: Могилев. Понедельник — вторник, 6 — 7марта 1917г.
В Ставке: Могилев. Вторник, 7 марта 1917г.
Утром в среду 8 марта в Ставке было получено известие, что назначенный 2 марта Государем Императором Верховный Главнокомандующий, Великий Князь Николай Николаевич выехал из Тифлиса и прибудет в Могилев после 9 марта. Генерал Алексеев все важные вопросы откладывал до вступления в командование нового Верховного.
Штаб и вся Ставка ждали с нетерпением прибытия Великого Князя, который с первых дней войны стал вообще широкопопулярен по всей России. Всем нравился вид Николая Николаевича, его царственная наружность, высокий рост, стройная фигура и открытое, энергичное, красивое лицо. Народу нужен был национальный герой, водитель русских сил против немцев, и он остановил свое сердечное влечение на Верховном, портреты которого в то время раскупались сотнями тысяч. Народ и общество стали создавать легенды о строгости Великого Князя к старшим начальникам и генералам и о любви к простому солдату, герою в серой шинели. Государственная Дума являлась поклонницей Верховного и очень ценила внимательное отношение к ней со стороны Великого Князя.
В армии Николай Николаевич оставался всегда популярен, и смена его в августе 1915 года вызвала много неодобрительных разговоров. Верховного войска ценили как хорошего, справедливого начальника, верили в его успех, в его, так сказать, звезду, и всем нравилась его нескрываемая ненависть к Германии и немцам.
В самой Ставке до сих пор находились лица, вышедшие с Великим Князем на войну, как, например, дежурный генерал П. К. Кондзеровский, и привязавшиеся к нему, и полюбив¬шие его.
Но, несмотря на все это, всеобщее сочувствие Николаю Николаевичу, сожаление в Ставке об отъезде Государя и о всех происшедших событиях в России было поголовное.
Все утро среды до самого переезда в поезд Его Величество прощался с разными лицами, занимавшими более заметные места. Тут сказалась редкая черта в Государе, черта глубочайшего внимания к человеку. Царь, прощаясь с тем или иным лицом, всегда говорил ему то, что особенно было дорого этому лицу. Надо было подумать о человеке, вспомнить его интересы, чтобы прощальное слово упало на сердце тому, кто пришел последний раз взглянуть на своего Монарха. Одному Государь сказал: «Бог даст, ваши дети будут счастливы, берегите их...» Другому: «Я надеюсь, что вы найдете утешение в вашей жене, кланяйтесь ей и передайте, что я прошу ее беречь вас». Третьему: «Вам трудно будет теперь служить, все эти новые условия не по вас. Мне так жаль оставлять вас, и я так привык ценить вашу преданность и вашу работу». Государь с каждым целовался и так хорошо, добро смотрел на уходящего от него, что никто не мог оставить Его Величество без слез. Все одинаково сознавали, что теряют не только Государя, но и человека редких душевных качеств: доброго, ласкового, отзывчивого, всегда вникавшего в ваше положение, человека широкого ума, образования и полного благородства.
Тяжелые сцены приходилось постоянно наблюдать в эти часы, когда кто-либо выходил из ка¬бинета Императора. После полудня Государь переехал в поезд своей матушки и там ожидал прибытия членов Думы в Могилев для сопровождения его в Царское.
С Государем должны были уехать из Ставки: генерал-адъютант Нилов, генерал князь Долгоруков, генерал Нарышкин, лейб-хирург С. П. Федоров, генерал Дубенский, флигель-адъютант полковник герцог Лейхтенбергский, церемониймейстер барон Штакельберг и служащие в канцелярии Министерства Двора. Остальные: командир конвоя Его Величества граф Граббе-Никитин, командир Собственного Его Величества железнодорожного полка генерал Цабель и флигель-адъютант полковник Мордвинов — оставались в Ставке.
В третьем часу военная платформа стала наполняться провожающими Государя. Тут находились Великие Князья Сергей и Александр Михайловичи, Борис Владимирович, и очень заметно выделялась огромная фигура старика, принца Александра Петровича Ольденбургского с красным обветренным лицом, в полушубке; он стоял, опираясь на палку. Весь высший командный состав Ставки был налицо: генералы Алексеев, Клембовский, Лукомский, Кондзеровский, адмирал Русин и другие генералы, офицеры и гражданские чины. Была и частная публика, и простонародье, но так как неизвестен был час отъезда Государя, то сравнительно частной публики было немного — человек 150, не более.
Стояла ветреная, холодная погода. Поезд с депутатами все не приходил, и все собравшиеся разбрелись по путям, находились около Государева поезда, в который вносили багаж и разные вещи, подходили к поезду Императрицы Марии Федоровны, где пребывал Его Величество и где протекали последние минуты свидания перед тяжелой, неопределенной и страшной их разлукой.
Генерал Алексеев все время распоряжался, говорил то с тем, то с другим и раза два входил в вагон Императрицы к Государю.
Как-то не ладились разговоры. Все были молчаливы и коротко отвечали друг другу. Все понимали, что настал последний момент расставания, и у всех сжималось сердце о судьбе Царя, о России и о себе самом.
Около четырех часов прибыл поезд с депутатами Государственной Думы, с Бубликовым во главе. Они появились как-то неожиданно у царского поезда и стали переговариваться с генералом Алексеевым. Это были люди определенной окраски и, показалось мне, неприветливые, враждебно настроенные, только Бубликов чуть-чуть был пообходительнее. Все эти депутаты принадлежали к левому крылу Государственной Думы; я не помню их фамилий.
Сейчас по своем прибытии Бубликов передал распоряжение Временного правительства о запрещении адмиралу Нилову следовать с Государем и приказание остаться в Ставке. «Что же, я арестован?» — спросил мрачно Нилов. «Нет, но вы должны остаться здесь», — ответил Бубликов.
Нилов гневно отошел, и я, стоявший с ним рядом, искренно ожидал, что адмирал как-либо оскорбит депутата.
После переговоров Бубликова с генералом Алексеевым оказалось, что Государь должен считать себя арестованным и лишенным уже свободы. Это распоряжение произвело крайне тяжелое впечатление на всех и вызвало большое волнение и негодование среди свиты и некоторых других лиц Ставки.
«Как, почему, с какой стати, какие основания, неужели Алексеев решится передать это заявление Его Величеству?» — говорили многие. Оказалось, однако, что генерал Алексеев передал Государю: «Ваше Величество должны себя считать как бы арестованным». Я не был при этом разговоре, но слышал, что Государь ничего не ответил, побледнел и отвернулся от Алексеева.
Государь был очень далек от мысли, что он, согласившийся добровольно оставить Престол, может быть арестован. В момент приезда депутатов Думы для его сопровождения он даже сказал гофмаршалу князю Долгорукову: «Все-таки надо их пригласить к обеду». Князь Долгоруков немедленно передал Бубликову и его товарищам приглашение на обед к Государю, но те отказались. Князь Долгоруков был удивлен и смущен этим недопустимым грубым отказом и, дабы не волновать Государя, доложил Его Величеству так: «Их вагон не соединен переходом с нашим поездом, и потому они не могут прийти». Государь ничего не ответил.
Прошло еще минут десять — пятнадцать. Мы все напряженно стояли у вагонов при полной тишине. Еще раз прошел, почти пробежал, генерал Алексеев в вагон Императрицы, пробыл там несколько минут и вышел оттуда. Вслед за сим отворилась вагонная дверь и Государь стал спускаться по ступенькам на рельсы. Тут плотным кольцом окружили Его Величество провожавшие. Государь шел очень тихо и протягивал руку подходившим к нему лицам. Большинство со слезами целовали руку Царя. Я никогда не забуду глаз Государя; они были неподвижны, стали светлее, как-то расширены, и тяжел бесконечно был их взгляд. До Государева поезда было шагов двадцать — тридцать, и Его Величество сейчас же дошел до своего вагона. Тут к нему подошел адмирал Нилов и, схватив руку Государя, несколько раз ее поцеловал. Его Величество крепко обнял своего флаг-капитана и сказал: «Как жаль, Константин Дмитриевич, что вас не пускают в Царское со мною».
Затем Государь поднялся в свой вагон и подошел к окну, стараясь его протереть, так как оно запотело.
Императрица все это время стояла у окна своего вагона, крестила его и платком утирала слезы. Многие из провожавших, Великий Князь Александр Михайлович, Принц Ольденбургский крестили Государя.
Наконец поезд тронулся. В окне вагона виднелось бледное лицо Императора с его печальными глазами. Генерал Алексеев отдал честь Его Величеству.
Последний вагон царского поезда был с думскими депутатами; когда он проходил мимо генерала Алексеева, то тот снял шапку и низко поклонился. Помню, этот поклон депутатам, которые увозили Царя «как бы арестованным», тяжело лег на сердце и окончательно пошатнул мое мнение об Алексееве.
Начали разъезжаться по квартирам, и мне ясно стало: в Пскове была смерть Государя Императора, а здесь, в Могилеве, похороны...
Принц Александр Петрович Ольденбургский
Journal information