23 февраля 1917г. Переезд из Царского Села в Ставку
Могилев. Пятница, 24 февраля 1917 г.
Могилев. Суббота, 25 февраля 1917г.
Могилев. Воскресенье, 26 февраля 1917г.
Могилев. Понедельник, 27 февраля 1917г.
Вторник, 28 февраля 1917г. Переезд Могилев — Орша — Смоленск — Лихославль — Бологое — Малая Вишера
Среда, 1 марта 1917г. Переезд Малая Вишера — Бологое — Валдай — Старая Русса — Дно — Порхов — Псков
Четверг, 2 марта 1917г. Псков
Пятница, 3 марта 1917г. Псков — Витебск — Орша — Могилев
Государь прибыл в Могилев для того, чтобы проститься со своей Ставкой, в которой Его Величество так много трудился, столько положил в великое дело борьбы с нашими упорными и могущественными врагами души, сердца, ума и необычайного напряжения всех своих моральных и физических сил. Только те, кто имел высокую честь видеть ежедневно эту напряженную деятельность в течение полутора лет с августа 1915 года по март 1917 года непосредственного командования Императором Николаем II своей многомиллионной армией, растянувшейся от Балтийского моря через всю Россию до Трапезунда и в глубь Малой Азии, может сказать, какой это был труд и какие нужны были нравственные силы, дабы переносить эту каждодневную работу, не оставляя при этом громадных общегосударственных забот по всей Империи, где уже широко зрели измена и предательство.
И как совершалась эта работа Русским Царем! Без малейшей аффектации, без всякой рекламы, спокойно и глубоко-вдумчиво трудился Государь. Его начальник штаба генерал Алексеев был ценный его сотрудник, прекрасный офицер Генерального штаба. Генерал Алексеев пользовался полным доверием Государя, и они оба дружно работали все время. Государь как Верховный Главнокомандующий давал указания, и начальник штаба генерал Алексеев исполнял их с полным вниманием, и результаты, как все знают, за эти полтора года были успешны.
Мне лично не раз говорил сам М. В. Алексеев, что он очень не любит, когда Его Величество покидает Ставку и оставляет его одного.
«С Государем гораздо спокойнее, Его Величество дает указания такие, соответствующие боевым и стратегическим задачам, что разрабатываешь эти директивы с полным убеждением в их целесообразности. Государь не волнуется, он прекрасно знает фронт и обладает редкой памятью. С ним мы спелись. А когда уезжает Царь, не с кем и посоветоваться, нельзя же посылать телеграммы о всех явлениях войны за каждый час. Посылаешь только о главнейших событиях. Личный доклад — великое дело».
С первых же дней командования Государем своими армиями проявился в высокой степени рельефный случай объединенной работы Верховного Главнокомандующего и его начальника штаба. Дело было в первых числах сентября 1915 года. Вести со всех фронтов поступали неутешительные. Наши войска, оставив в командование Великим Князем Николаем Николаевичем Варшаву, Ковно, Гродно, отходили в глубь России. Начались бои у Вильны, и определился прорыв нашего фронта у Молодечно огромной массой германской кавалерии. В Ставке волновались. Ходили слухи, что Могилев не безопасен от налета. Шепотом говорили о необходимости перенести Ставку ближе к Москве — в Калугу... К ночи 2 сентября слухи стали особенно напряженны. 3 сентября в девятом часу утра, еще до обычного доклада генерала Алексеева Его Величеству, я пришел к начальнику штаба, дабы выяснить, для ежедневной записи, события на фронтах.
Генерал Алексеев сидел в своем кабинете за огромным столом, окруженный картами, бумагами. Вид у него был расстроенный и тревожный.
На мой вопрос: «В каком состоянии находятся наши армии за эти дни и справедлива ли тревога, так охватившая Ставку?» — Михаил Васильевич схватился за голову и голосом полного отчаяния ответил: «Какие у нас армии! Войска наши полегли на полях Галиции и Польши. Все лучшее перебито. У нас в полках теперь остались сотни, а в ротах десятки людей. У нас иногда нет патронов, снарядов... Я не знаю, что мы будем делать, как сдержим напор и где остановимся... Я нахожу, что наше положение никогда не было так плохо. Вот сейчас все это доложу Его Величеству».
Видимо, человек находился в полном ужасе от событий и не владел собой. Я ушел от Алексеева смущенный и с большой тревогой в душе.
В половине первого в тот же день я снова увидел генерала Алексеева на Высочайшем завтраке. Он совершенно переменился, смотрел бодро, говорил оживленно, и пропала та тревога, которую я видел несколько часов назад. Я задал ему вопрос, что, вероятно, с фронта получены лучшие вести и он стал бодрее смотреть на будущее.
«Нет, известий новых не получено, но после доклада Его Величеству о положении на фронте я получил от Государя определенные указания. Он повелел дать телеграмму по всему фронту, что теперь ни шагу далее. Надо задержаться и укрепиться. А прорыв Вильна-Молодечно приказано ликвидировать войсками генерала Эверта. Я теперь уже привожу в исполнение приказ Государя, и, Бог даст, справимся».
Передо мной стоял другой человек. Вместо нервного, растерявшегося генерала Алексеева находился спокойный, уверенный начальник штаба Верховного, приводящий в исполнение волю Главнокомандующего, Русского Императора. Это классический пример отдачи приказания и его исполнения со всеми благодетельными результатами совместной дружной работы и Главнокомандующего и его начальника штаба.
Результат подобного распоряжения Государя был, как известно, громаден. Военная история оценит блестящие наши контратаки у Молодечно — Вильны и все последующие события.
Только после этой удачной сентябрьской операции мы получили возможность, не опасаясь дальнейшего наступления вражеских сил, готовиться к новой борьбе. Необъятная Россия стала повсюду формировать и обучать новые войска. На фабриках и заводах работались снаряды, пушки, ружья, пулеметы и всякое военное и морское снаряжение. Все это явилось возможным только тогда, когда получилась твердая уверенность, что дальше в пределы России враг не пойдет, и к весне 1917 года создались могучие армии, готовые к наступлению. Вот первый пример распоряжений Государя как Верховного Главнокомандующего.
Результаты этого мужественного и спокойного указания и за сим полуторагодовой напряженной работы дали бы России величайшие победы, если бы не измена и предательство, погубившие Царя, его армии и всю нашу Родину.
И вот теперь при первых днях весны 1917 года Государь прибыл в свою Ставку не для начала победоносных операций, а дабы проститься со своим штабом, с военными агентами и представителями союзных держав и выяснить условия своего пребывания как частного человека в России и за границей.
В субботу 4 марта, после утреннего чая в начале десятого часа, Государь прошел своим обычным порядком в генерал-квартирмейстерскую часть (дом рядом с дворцом) для принятия доклада генерала Алексеева о положении на фронтах.
Об этом последнем докладе Его Величеству мне сообщил генерал Клембовский, присутствовавший на нем, вместе с генералом Лукомским, по службе. Государь, как я сказал, в начале десятого часа пришел в генерал-квартирмейстерскую часть и занял свое обычное место за столом, где ежедневно происходили эти доклады. Спокойно, внимательно слушал Государь Алексеева, который вначале волновался, спешил и только через несколько минут, под влиянием вопросов Его Величества, замечаний и указаний, стал докладывать как всегда. Государь припоминал фронт поразительно точно, указывая на части войск, фамилии начальников и характерные особенности того или другого места боевой линии. А ведь она тянулась чуть ли не на три тысячи верст.
«Я не мог оторвать от Царя глаз, — говорил Клембовский, этот сдержанный и холодный человек. — Сколько должно было быть силы воли у Государя, чтобы полтора часа слушать последний раз доклад о Великой войне. Ведь Государь, нечего скрывать, относился к боевым операциям не только сознательно, но он ими руководил и давал определенные указания Михаилу Васильевичу. И все это оборвать, кончить, помимо своей воли, отлично понимая, что от этого, наверно, дела наши пойдут хуже. Я даже задавал себе вопрос: что это, равнодушие или ясно осознанная необходимость порядком кончить свою роль перед своим штабом? Только перед тем, как оставить всех нас, Государь как будто заволновался и голосом более тихим, чем всегда, и более сердечным сказал, что ему тяжело расставаться с нами и грустно последний раз быть на докладе, но, видно, воля Божия сильнее моей воли. Хочется верить, что Россия останется победительницей и все жертвы, понесенные ею, не пропадут... Затем Государь пожал нам всем руки и быстро вышел в сопровождении генерала Алексеева. Вот так и состоялся этот исторический последний доклад Императору Николаю II от его начальника штаба», — закончил генерал Клембовский.
Около полудня этого же дня стало известно, что сегодня днем из Киева прибывает Императрица Мария Федоровна для свидания с Государем.
Стояла ветреная, свежая погода. На военную платформу часам к трем дня прибыл Его Величество, вся свита Государя, Великие Князья Александр и Сергей Михайловичи, генерал Алексеев со старшими чинами своего штаба.
Около двадцати минут пришлось прождать прибытия поезда Императрицы Матери. Государь, опять в кубанской казачьей форме, ходил с дежурным флигель-адъютантом герцогом Лейхтенбергским, держась довольно далеко от всех остальных лиц.
Среди свиты и штабных шли разговоры, что будто бы в гарнизоне Ставки между нижними чинами начались брожения, были митинги и вынесено заявление, переданное генералу Алексееву, что солдаты требуют удаления из Могилева графа Фредерикса и дворцового коменданта генерала Воейкова. Будто солдаты не доверяют этим лицам, и если их желание не будет немедленно исполнено, то волнение может угрожать и Его Величеству. Генерал Алексеев доложил уже о сем Государю и с разрешения Его Величества передал министру Двора графу Фредериксу и генералу Воейкову указания, что они должны ныне же оставить Ставку. Сообщение это всех очень удивило и многих возмутило. Ясно, что басне, сплетне сразу придали значение и поспешили удовлетворить наглое требование заволновавшихся солдат. Генерал Алексеев отлично знал, что и граф Фредерикс и генерал Воейков неповинны, однако не посмел отказать солдатам: генерал Алексеев превосходно понимал, что, удаляя принудительно министра Двора и дворцового коменданта из Ставки, он тем самым оскорблял Его Величество и как бы подтверждал вздорные слухи о предательстве и измене России этих ближайших лиц Государя.
Наконец опоздавший поезд подошел к платформе. К вагону, где находилась Императрица Мария Федоровна, подошел Государь. Навстречу ему вышла Царица-Мать; они обнялись и трижды поцеловались, затем несколько минут беседовали между собой. Потом Государыня обошла Великих Князей, свиту, разговаривая и приветливо улыбаясь. Императрица была бодра и имела свой обычный, дорогой всем русским, добрый, ласковый вид. После этого Государь и Императрица-Мать прошли в стоявший здесь, на платформе, какой-то маленький, случайный сарайчик и оставались там, беседуя друг с другом с глазу на глаз, с четверть часа.
Помню, все находившиеся при этой встрече Царицы-Матери с оставившим престол сыном ее Императором Николаем II были поражены той выдержкой, при которой произошло это первое между ними свидание после того, как совершился величайший в истории России акт — результат страшной революции во время небывалой мировой войны.
Долго никто не говорил, боялись как будто нарушить своим голосом серьезность встречи. Помню, особняком держался генерал Алексеев, около него никого не было. Он был смущен и взволнован.
По выходе из сарайчика Государь и Императрица-Мать сели в автомобиль и проследовали в дом, где жил Его Величество, и долго там оставались наедине друг с другом. Затем к вечеру Государь отправился с матушкой своей в ее поезд, откуда вернулся к себе только к ночи.
Вместе с Императрицей Марией Федоровной прибыли управляющий ее двором, шталмейстер князь Шервашидзе, состоящий при Ее Величестве, свиты Его Величества генерал-майор князь Сергей Долгоруков и фрейлина Ее Величества графиня Менгден. Все они оставались в поезде вместе с Ее Величеством и во все дни пребывания Императрицы-Матери в Могилеве.
А события все неслись и неслись. Все грознее и грознее развертывалась революция. Уже стало известно, что Великий Князь Михаил Александрович принужден был отказаться принять престол под давлением и угрозами деятелей революции. Временное правительство, свергнув законного Государя Николая II, торопится не допустить до трона нового Царя, им же указанного. Уже менее чем через сутки после того, как депутаты Гучков и Шульгин вернулись из Пскова с манифестом о передаче Российской державы Царю Михаилу, совершился новый акт революции. Поразительно то, как члены «правительства», эти лица, «доверием страны облеченные», в первые же минуты своей власти не попытались оградить Великого Князя Михаила Александровича от случайностей и произвола. Главный деятель первых часов и дней революции председатель Государственной Думы Родзянко, а затем и само Временное правительство допустили превратить здание Думы в какую-то площадь для митингов, для революционных оргий, для приема депутаций бунтующих солдат и не попытались даже организовать порядок в городе и самой Думе. «Знаток военного дела» новый военный и морской министр Гучков с первых минут своей «преобразовательной деятельности в Военном министерстве» признал Совет рабочих и солдатских депутатов и, вероятно, надеялся, что с помощью этих новых военных организаций «свободная» армия процветет. Военный министр Временного правительства не нашел даже необходимым дать охрану Великому Князю Михаилу Александровичу, который проживал в это время в Зимнем дворце и подвергался всем случайностям революционных дней. В Петрограде находилось несколько тысяч юнкеров военных училищ, которые могли твердо держать охрану и порядок.
Приходится отметить, что кроме потока слов, кроме злобной, бессмысленной деятельности по аресту более или менее видных деятелей царского правительства Николая II, Временное правительство ничем себя не проявило и дало полную волю развиваться анархическим проявлениям, поплелось на запятках у революции.
Правительство князя Львова потянулось за Керенским, который с каждым часом приобретал и большую власть, и большее значение. В Могилеве трудно было выяснить все подробности отказа Великого Князя Михаила Александровича от принятия престола. Мне передавали только, что Великий Князь не мог оставаться в Зимнем дворце и переехал на квартиру полковника кавалергардского полка князя Путятина 1 или 2 марта. Сюда 3 марта прибыли председатель Государственной Думы М. В. Родзянко, князь Львов, П. Н. Милюков, А. И. Гучков, А. А. Керенский и другие члены Временного правительства и вступили в продолжительные переговоры с Его Высочеством об условиях принятия престола согласно воле, выраженной его братом Государем Императором Николаем II. Во время этих переговоров Керенский особенно настойчиво начал требовать, чтобы Михаил Александрович не принимал престола, устрашая при этом волнениями среди народа, рабочих и войск и неизбежным будто бы кровопролитием в столице.
Великий Князь долго не соглашался на это требование и высказывал мнение, что интересы России обязывают его согласно воле брата, несмотря на трудность положения, принять царство. Михаил Александрович после долгих и жарких объяснений пожелал посоветоваться отдельно по этому вопросу с главой правительства князем Львовым и председателем Думы Родзянко. Однако сначала даже это желание Великого Князя встретило возражение и многие из членов Временного правительства говорили, что они все равны и никаких отдельных совещаний быть не может, но в конце концов Великий Князь настоял и ушел с Родзянко и князем Львовым в другую комнату. Обсуждая создавшееся положение, князь Львов и Родзянко наедине с Михаилом Александровичем высказались за необходимость, чтобы никто из Дома Романовых не оставался у власти ввиду будто бы желания народа, и потому Великому Князю надлежит до Учредительного собрания отказаться от трона.
После известия об отказе Михаила Александровича не только среди лиц, окружавших Государя, но и среди всей Ставки не было уже почти никаких надежд на то, что Россия сможет вести войну и продолжать сколько-нибудь правильную государственную жизнь. Надежда, что Учредительное собрание будет правильно созвано и утвердит Царем Михаила Александровича, была очень слаба, и в нее почти никто не верил. Прав был К. Д. Нилов, говоря, что Михаил Александрович не удержится и за сим наступит всеобщий развал.
Среди Ставки, которая в огромном своем большинстве была против переворота, начали ходить особенно мрачные слухи после того, как появилось известие об организации Совета рабочих и солдатских депутатов в Петрограде, требования которых направлены к развалу армии и к передаче власти в войсках солдатской массе.
Уже сегодня генерал Алексеев полтора часа по прямому проводу говорил с военным министром Гучковым и убеждал его не допускать опубликовать приказ № 1, так как это внесет полную дезорганизацию в части войск и вести войну мы не будем в состоянии. Гучков, однако, отвечал, что надо уступить требованию представителей «освобожденной армии», и приказ был опубликован и разослан.
По поводу приказа № 1 и солдатских комитетов генерал Клембовский говорил мне, что генерал Алексеев негодовал на Гучкова и со злобой сказал: «Единственно, что остается, это немедленно дать разрешение офицерам вне служ-бы носить штатское платье. Только это и поможет им иногда избавляться от произвола и наглости революционных солдат».
Кажется, 4 марта вечером выезжали из Ставки граф Фредерикс и генерал Воейков. Я пошел с ними проститься. Они жили в том же доме, где помещался Его Величество. У графа Фредерикса уже было все уложено, и он воз-бужденно ходил по комнате, разговаривая по-французски с бароном Штакельбергом. Граф все сетовал на клевету на него, на газетную агитацию. Он говорил: «Шестьдесят лет я честно служил Царю и Родине. Полвека находился при Государях, готов был всегда отдать жизнь свою в их распоряжение, а сейчас оставлять Его Величество я считаю для себя недопустимым и если делаю это, то только под настоянием генерала Алексеева, который этого требует и говорит, что, если я и Воейков останемся в Ставке, он не ручается за спокойствие Его Величества. Это меня глубоко потрясло, я так предан всему Царскому Дому». И старый граф зарыдал. Граф Фредерикс уезжал в Петроград и никуда не желал да и не мог скрываться. Мы с ним обнялись, поцеловались и со слезами на глазах расстались. Мне очень жаль было старика, которого я всегда глубоко уважал за его благородный характер, за глубокую преданность России и Государю. Затем пришли прощаться С. П. Федоров, князь Долгоруков, К. Д. Нилов. Стали выносить вещи. Граф все стоял и каждому повторял те же скорбные мысли...
Через несколько дней здесь же, в Ставке, очевидец передавал мне, что, случайно находясь в Петрограде на Загородном проспекте у Царскосельского вокзала, видел, как граф Фредерикс, прибыв из Ставки, выходил, чтобы сесть в автомобиль. Толпа орала, кричала, требовала, чтобы «этого изменника-немца» дали растерзать. Конвой еле удерживал революционный сброд, а граф спокойно шел, нисколько не обращая внимания на тот хаос, который царил на улице. «Граф Фредерикс был очень красив и так выделялся своей благородной фигурой над этой безумной и грязной улицей», — сказал мне свидетель этой сцены. С большим трудом автомобиль с министром Двора мог тронуться. Фредерикс спокойно сидел со своим постоянным секретарем Петровым, не показывая ни страха, ни смущения.
После прощания с графом Фредериксом я прошел в комнаты дворцового коменданта. Здесь было много народа, все подчиненные генерала Воейкова, сослуживцы, вся свита Государя пришли проводить Владимира Николаевича. Он бодрился, все время распоряжался своим огромным, в необычайном порядке, багажом, отдавал приказания прислуге и отрывисто переговаривался со всеми нами.
«Я надеюсь пробраться к себе в пензенское имение и, может быть, смогу там жить...» сказал он.
Скоро дворцовый комендант вместе с подполковником Таль, бывшим офицером лейб-гвардии гусарского Его Величества полка, которым командовал до войны генерал Воейков, отправился на вокзал. Они поместились в вагоне второго класса незаметно, но, конечно, могли проехать недалеко и были задержаны на одной из ближайших к Могилеву станций и через Москву отправлены в Петроград, где генерала Воейкова и арестовали.
Флигель-адьютант Романовский Александр Георгиевич, герцог Лейхтенбергский (1881-1942)
В Ставке: Могилев. Воскресенье, 5 марта
В Ставке: Могилев. Понедельник — вторник, 6 — 7марта 1917г.
В Ставке: Могилев. Вторник, 7 марта 1917г.
Отъезд Государя Императора из Ставки. Среда, 8 марта 1917г.
Journal information