23 февраля 1917г. Переезд из Царского Села в Ставку
Могилев. Пятница, 24 февраля 1917 г.
Могилев. Суббота, 25 февраля 1917г.
Могилев. Воскресенье, 26 февраля 1917г.
Могилев. Понедельник, 27 февраля 1917г.
Вторник, 28 февраля 1917г. Переезд Могилев — Орша — Смоленск — Лихославль — Бологое — Малая Вишера
Среда, 1 марта 1917г. Переезд Малая Вишера — Бологое — Валдай — Старая Русса — Дно — Порхов — Псков
В этот день Государь встал ранее обычного, и уже в восемь часов утра Его Величество сидел за письменным столом у себя в отделении. «С шести часов слышно было, как Их Величество поднялись и все перебирали записки и бумаги», — говорил мне камердинер Государя.
Уже несколько дней все мы, и даже Его Величество, не знали, что, собственно, происходит в Царском Селе и самом Петрограде и насколько безопасна там жизнь наших семей и близких людей. Из слов Рузского о разгроме дома графа Фредерикса на Почтамтской улице видно было, что революционная толпа неистовствует в городе. С целью узнать что-либо о происходящем я послал моего денщика в Петроград, переодев его в форму хлебопеков псковской команды. С ближайшим поездом он отправился в Царское Село и Петроград. Ему удалось доехать быстро по назначению и даже привезти нам всем ответы, но уже в Могилев, что значительно успокоило всех нас.
Привожу этот случай для показания, в какой обособленности были царские поезда в эти дни, и даже Государь не мог пользоваться телеграфом и телефоном.
В девять часов должен был прибыть генерал Рузский и доложить Его Величеству о своих переговорах за ночь с Родзянкой и Алексеевым. Всю ночь прямой провод переносил известия из Пскова в столицу и Ставку и обратно.
В начале десятого часа утра генерал Рузский с адъютантом графом Шереметевым прибыл на станцию и тихо прошел платформу, направляясь в вагон Его Величества.
Рузский пробыл у Его Величества около часа. Мы узнали, что в Псков должен днем приехать председатель Государственной Думы М. В. Родзянко для свидания с Государем.
Все с нетерпением стали ожидать этой встречи. Хотелось верить, что авось при личном свидании устранится вопрос об оставлении трона Государем Императором, хотя мало верилось этой мечте. Дело в том, что за ночь Рузский, Родзянко, Алексеев сговорились, и теперь решался не основной вопрос оставления трона, но детали этого предательского решения. Составлялся в Ставке манифест, который должен был быть опубликован.
Манифест этот вырабатывался в Ставке, и автором его являлся церемониймейстер Высочайшего Двора директор политической канцелярии при Верховном Главнокомандующем Базили, а редактировал этот акт генерал-адъютант Алексеев. Когда мы вернулись через день в Могилев, то мне передавали, что Базили, придя в штабную столовую утром 2 марта, рассказывал, что он всю ночь не спал и работал, составляя, по поручению генерала Алексеева, манифест об отречении от престола Императора Николая II. А когда ему заметили*, что это слишком серьезный исторический акт, чтобы его можно было составлять так наспех, то Базили ответил, что медлить было нельзя и советоваться было не с кем и что ему ночью приходилось несколько раз ходить из своей канцелярии к генералу Алексееву, который и установил окончательно текст манифеста и передал его в Псков генерал-адъютанту Рузскому для представления Государю Императору.
Весь день 2 марта прошел в тяжелых ожиданиях окончательного решения величайших событий.
Вся свита Государя и все сопровождавшие Его Величество переживали эти часы напряженно и в глубокой грусти и волнении. Мы обсуждали вопрос, как предотвратить назревающее событие.
Прежде всего мы мало верили, что Великий Князь Михаил Александрович примет престол. Некоторые говорили об этом сдержанно, только намеками, но генерал-адъютант Нилов определенно высказал: «Как можно этому верить? Ведь знал же этот предатель Алексеев, зачем едет Государь в Царское Село. Знали же все деятели и пособники происходящего переворота, что это будет 1 марта, и все-таки спустя только одни сутки, то есть за одно 28 февраля, уже спелись и сделали так, что Его Величеству приходится отрекаться от престола. Михаил Александрович — человек слабый и безвольный, и вряд ли он останется на престоле. Эта измена давно подготовлялась и в Ставке, и в Петрограде. Думать теперь, что разными уступками можно помочь делу и спасти Родину, по-моему, безумие. Давно идет ясная борьба за свержение Государя, огромная масонская партия захватила власть, и с ней можно только открыто бороться, а не входить в компромиссы».
Нилов говорил все это с убеждением, и я совершенно уверен, что К. Д. смело пошел бы лично на все решительные меры и, конечно, не постеснялся бы арестовать Рузского, если бы получил приказание Его Величества.
Кое-кто возражал Константину Дмитриевичу и выражал надежду, что Михаил Александрович останется, что, может быть, уладится дело. Но никто не выражал сомнения в необходимости конституционного строя, на который согласился ныне Государь.
Князь В. А. Долгоруков, как всегда, понуро ходил по вагону, наклонив голову, и постоянно повторял, слегка грассируя: «Главное, всякий из нас должен исполнить свой долг перед Государем. Не нужно преследовать своих личных интересов, а беречь его интересы».
Граф Фредерикc узнал от генерала Рузского, что его дом сожгли, его жену, старую больную графиню, еле оттуда вытащили. Бедный старик был потрясен, но должен сказать, что свое глубокое горе он отодвинул на второй план. Все его мысли, все его чувства были около Царя и тех событий, которые происходили теперь. Долгие часы граф ходил по коридору вагона, не имея сил от волнения сидеть. Он был тщательно одет, в старших орденах, с жалованными портретами трех Императоров: Александра II, Александра III и Николая II. Он несколько раз говорил со мной.
«Государь страшно страдает, но ведь это такой человек, который никогда не покажет на людях свое горе. Государю глубоко грустно, что его считают помехой счастья России, что его нашли нужным просить оставить трон. Ведь вы знаете, как он трудился за это время войны. Вы знаете, так как по службе обязаны были записывать ежедневно труды Его Величества, как плохо было на фронте осенью 1915 года и как твердо стоит наша армия сейчас, накануне весеннего наступления. Вы знаете, что Государь сказал, что «для России я не только трон, но жизнь, все готов отдать». И это он делает теперь. А его волнует мысль о Семье, которая осталась в Царском одна, дети больны. Мне несколько раз говорил Государь: «Я так боюсь за Семью и Императрицу. У меня надежда только на графа Бенкендорфа». Вы ведь знаете, как дружно живет наша Царская Семья. Государь беспокоится и о Матери Императрице Марии Федоровне, которая в Киеве».
Граф был весь поглощен событиями. Часто бывал у Государя и принимал самое близкое участие во всех явлениях этих страшных дней.
Надо сказать, что, несмотря на преклонный возраст (78 лет), граф Фредерикс в дни серьезных событий вполне владел собой, и я искренно удивлялся его здравому суждению и особенно его всегда удивительному такту.
В. Н. Воейков в эти дни стремился быть бодрым, но, видимо, и его, как и других, волновали события. Никакой особой деятельности в пути Могилев-Вишера-Псков дворцовый комендант проявить не мог. В самом Пскове В. Н. Воейков тоже должен был остаться в стороне, так как его мало слушали, а Рузский относился к нему явно враждебно. У Государя он едва ли имел в эти тревожные часы значение, прежде всего потому, что Его Величество, по моему личному мнению, никогда не считал Воейкова за человека широкого государственного ума и не интересовался его указаниями и советами.
К. А. Нарышкин был задумчив, обычно молчалив и как-то стоял в стороне, мало участвуя в наших переговорах.
Очень волновались и тревожились предстоящим будущим для себя граф Граббе и герцог Лейхтенбергский, особенно первый.
Флигель-адъютант полковник Мордвинов, этот искренно религиозный человек, бывший адъютант Великого Князя Михаила Александровича, от которого он ушел и сделан был флигель-адъютантом после брака Великого Князя с Брасовой, очень серьезно и вдумчиво относился к переживаемым явлениям. О Михаиле Александровиче, которому он был предан и любил его, он старался не говорить и не высказывал никаких предположений о готовящейся для него роли регента Наследника Цесаревича.
В эти исторические дни много души и сердца проявил лейб-хирург профессор Сергей Петрович Федоров. Это умный, талантливый, живой и преданный Государю и всей его Семье человек. Он близок Царскому Дому, так как много лет лечит Наследника, спас его от смерти, и Государь и Императрица ценили Сергея Петровича и как превосходного врача, и как отличного человека. В эти дни переворота Сергей Петрович принимал близко к сердцу события.
2 марта Сергей Петрович днем пошел к Государю в вагон и говорил с ним, указывая на опасность оставления трона для России, говорил о Наследнике и сказал, что Алексей Николаевич хотя и может прожить долго, но все же по науке он неизлечим. Разговор этот очень знаменателен, так как после того как Государь узнал, что Наследник неизлечим, Его Величество решил отказаться от престола не только за себя, но и за сына.
По этому вопросу Государь сказал следующее:
«Мне и Императрица тоже говорила, что у них в Семье та болезнь, которой страдает Алексей, считается неизлечимой. В Гессенском Доме болезнь эта идет по мужской линии. Я не могу при таких обстоятельствах оставить одного больного сына и расстаться с ним».
«Да, Ваше Величество, Алексей Николаевич может прожить долго, но его болезнь неизлечима», — ответил Сергей Петрович.
Затем разговор перешел на вопросы общего положения России после того, как Государь оставит царство.
«Я буду благодарить Бога, если Россия без меня будет счастлива, — сказал Государь. — Я останусь около своего сына и вместе с Императрицей займусь его воспитанием, устраняясь от всякой политической жизни, но мне очень тяжело оставлять Родину, Россию», — продолжал Его Величество.
«Да, — ответил Федоров, — но Вашему Величеству никогда не разрешат жить в России как бывшему Императору».
«Я это сознаю, но неужели могут думать, что я буду принимать когда-либо участие в какой-либо политической деятельности после того, как оставлю трон. Надеюсь, Вы, Сергей Петрович, этому верите».
«Кто же в этом сомневается из тех, кто знает Ваше Величество, но есть много людей, способных на неправду ради личных интересов, опасаясь влияния бывшего Царя».
После этого разговора Сергей Петрович вышел от Государя в слезах, совершенно расстроенный и огорченный.
Федоров удивлялся на Государя, на его силу воли, на страшную выдержку и способность по внешности быть ровным, спокойным.
«Мы все сидели как в воду опущенные, пришибленные событиями, а Его Величество, который переживает все это несравненно ближе, нас же занимает разговорами, подбадривает», — передавал он свои впечатления о Государе за эти страшные дни.
«У Государя сильна очень вера, он действительно глубоко религиозный человек. Это и помогает ему переносить все то, что упало на его голову», — сказал я.
Вот в таких беседах, разговорах проходил у нас день 2 марта в Пскове.
Прислуга, солдаты, офицеры — все с какой-то болезненной тревогой смотрели на Его Величество. Все не хотели верить, что близится время, когда у них не будет любимого Государя Николая II.
Трогателен рассказ камердинера Государя о том, как ночью с 1 на 2 марта у себя в отделении молился Царь. «Его Величество всегда подолгу молятся у своей кровати, подолгу стоят на коленях, целуют все образки, что висят у них над головой, а тут и совсем продолжительно молились. Портрет Наследника взяли, целовали его и, надо полагать, много слез в эту ночь пролили. Я заметил все это». Сам рассказчик был совершенно расстроен, и слезы текли у него по щекам.
Утром после одиннадцати часов, чтобы немного рассеяться, мы с С. П. Федоровым поехали в город и осмотрели древний собор. В Пскове по внешности шла обычная провинциальная жизнь. Лавки открыты, на базаре идет торговля, движение по улицам самое обычное. Солдат и офицеров встречается немного. Собор был заперт, и мы просили его открыть. Громадный, высокий, недавно реставрированный храм, освещенный яркими лучами солнца, величествен, красив и оставляет большое впечатление. Только холодно внутри, так как собор не отапливается и зимой там служба не происходила. Потом проехали к белым Поганкиным палатам, типичным своей стариной. Чудные древние церкви попадались нам на пути.
К двенадцати часам мы вернулись в поезд и узнали, что Родзянко не может приехать на свидание к Государю Императору, а к вечеру в Псков прибудут член исполнительного комитета Думы В. В. Шульгин и военный и морской министр Временного правительства А. И. Гучков.
Государь все время оставался у себя в вагоне после продолжительного разговора с Рузским. Чувствовалось, что решение оставить престол назревало. Граф Фредерикс бывал часто у Его Величества и после завтрака, то есть часов около трех, вошел в вагон, где мы все находились, и упавшим голосом сказал по-французски: «Все кончено, Государь отказался от престола за себя и Наследника Алексея Николаевича в пользу брата своего Великого Князя Михаила Александровича и послал через Рузского об этом телеграмму». Когда мы услыхали все это, то невольный ужас охватил нас и мы громко в один голос воскликнули, обращаясь к Воейкову: «Владимир Николаевич, ступайте сейчас, сию минуту к Его Величеству и просите его остановить, вернуть эту телеграмму!».
Дворцовый комендант побежал в вагон Государя. Через очень короткое время генерал Воейков вернулся и сказал генералу Нарышкину, чтобы он немедленно шел к генерал-адъютанту Рузскому и по повелению Его Величества потребовал телеграмму назад для возвращения Государю.
Нарышкин тотчас же вышел из вагона и направился к генералу Рузскому (его вагон стоял на соседнем пути) исполнять возложенное на него Высочайшее повеление. Прошло около получаса, и К. А. Нарышкин вернулся от Рузского, сказав, что Рузский телеграмму не возвратил и сообщил, что лично даст по этому поводу объяснение Государю.
Это был новый удар, новый решительный шаг со стороны Рузского для приведения в исполнение намеченных деяний по свержению Императора Николая II с трона.
Мы все печально разошлись по своим купе около пяти часов дня. Я стоял у окна в совершенно подавленном настроении. Трудно было поймать даже мысль в голове, так тяжело было на душе. Было то же самое, когда на ваших глазах скончается близкий, дорогой вам человек, на которого были все упования и надежды. Вдруг мимо нашего вагона по узкой деревянной платформе между путей я заметил идущего Государя с дежурным флигель-адъютантом герцогом Лейхтенбергским. Его Величество в форме кубанских пластунов, в одной черкеске и башлыке, не спеша шел, разговаривая с герцогом. Проходя мимо моего вагона, Государь взглянул на меня и приветливо кивнул головой. Лицо у Его Величества было бледное, но спокойное. Я подумал, сколько надо силы воли, чтобы показываться на народе после величайшего события акта отречения от престола...
Уже в 1918 году в июне я был в Петрограде у графа Бенкендорфа и вспоминал о тех часах, которые пришлось пережить с Государем в Пскове, и передал Павлу Константиновичу свое впечатление о редкой сдержанности Государя после отречения. Граф задумался, потом сказал: «Весной в начале апреля 1917 года я как-то гулял с Его Величеством по Царскосельскому парку и Государь мне сказал, что только теперь, спустя две-три недели, он начинает приходить немного в себя, во время же событий в Могилеве, в пути, а главное, в Пскове он находился как бы в забытьи, тумане... — И добавил: — Да, Его Величество очень страдал, но ведь он никогда не показывает своих волнений». «А теперь после перевезения Государя и всей Семьи в Екатеринбург, — продолжал граф, — как ужасно состояние и жизнь всех их. Вся Семья живет в доме в тяжких условиях. Дом огражден забором, окна заколочены, получают пищу из котла... Князь Долгоруков арестован... Я очень боюсь за судьбу Царской Семьи. Мы пробовали помочь им и хлопотали через Данию, Англию, но ничего не могли сделать. Я очень опасаюсь за них», — сказал вновь Бенкендорф.
Около восьми часов вечера прибыл первый поезд из Петрограда после революционных дней. Он был переполнен. Толпа из вагонов бросилась в вокзал к буфету. Впереди всех бежал какой-то полковник. Я обратился к нему и спросил его о Петрограде, волнениях, настроении города. Он ответил мне, что там теперь все хорошо, город успокаивается и народ доволен, так как фунт хлеба стоит пять копеек, а масло пятьдесят копеек. Меня удивил этот ответ, определяющий суть революции, народных бунтов только такой материальной стороной и чисто будничным интересом.
«Что же говорят о Государе, о всей перемене?» — спросил я опять полковника.
«Да о Государе почти ничего не говорят, надеются, вероятно, что Временное правительство с новым Царем Михаилом (ведь его хотят на царство) лучше справится».
Мы разошлись, и невольно приходилось задумываться — неужели общество так уже подготовлено к перевороту, к замене Государя, что это уясняется всеми так просто и без сомнений. Поезд ушел, на станции стало тихо, и мы продолжали ожидать экстренного прибытия из столицы депутатов Гучкова и Шульгина.
Часов около десяти вечера флигель-адъютант полковник Мордвинов, полковник герцог Лейхтенбергский и я вышли на платформу, к которой должен был прибыть депутатский поезд. Через несколько минут он подошел. Из ярко освещенного вагона салона выскочили два солдата с красными бантами и винтовками и стали по бокам входной лестницы вагона. По-видимому, это были не солдаты, а, вероятно, рабочие в солдатской форме, так неумело они держали ружья, отдавая честь «депутатам», так не похожи были даже на молодых солдат. Затем из вагона стали спускаться сначала Гучков, за ним Шульгин, оба в зимних пальто. Гучков обратился к нам с вопросом, как пройти к генералу Рузскому, но ему, кажется, полковник Мордвинов сказал, что им надлежит следовать прямо в вагон Его Величества.
Мы все двинулись к царскому поезду, который находился тут же, шагах в 15-20. Впереди шел, наклонив голову и косолапо ступая, Гучков, за ним, подняв голову вверх, в котиковой шапочке Шульгин. Они поднялись в вагон Государя, разделись и прошли в салон. При этом свидании Его Величества с депутатами присутствовали министр Императорского Двора генерал-адъютант граф Фредерикс, генерал-адъютант Рузский, его начальник штаба генерал Данилов, кажется, начальник снабжения Северного фронта генерал Савич, дворцовый комендант генерал Воейков и начальник военно-походной канцелярии генерал Нарышкин.
Приезд депутатом А. И. Гучкова никого не удивил. Деятельность его давно была направлена против Государя, и он определенно являлся всегда упорным и злобным врагом Императора. Будучи еще председателем Думы, затем, с 1915 года, председателем военно-промышленного комитета и находясь в постоянной связи со своим другом генералом Алексеем Андреевичем Поливановым, бывшим военным министром, Гучков много лет всюду, где мог, интриговал и сеял недоверие к Царю.
Другое дело В. В. Шульгин, много лет крайний правый член Государственной Думы, друг В. М. Пуришкевича, издатель «Киевлянина», наследник Пихно. Как он мог решиться вместе с Гучковым приехать просить Царя оставить престол? Шульгин — бойкий, неглупый человек. Вероятно, честолюбивые мечты заставили его сделаться националистом, затем войти в прогрессивный блок, играя всюду видную роль. Он постепенно забывал свои «правые» убеждения, исповедовавшие, что православный Царь на Руси от Бога. Государю очень тяжело было узнать, что Шульгин едет депутатом сюда в Псков. Лично я знал Шульгина по его деятельности среди правых партий, мне нравились его речи в Думе, и потому трудно было мне поверить в приезд сюда Шульгина и в его деятельное участие в перевороте.
По виду Шульгин да и Гучков казались смущенными и конфузливо держались в ожидании выхода Государя.
Через несколько минут появился Его Величество, поздоровался со всеми, пригласил всех сесть за стол у углового дивана. Государь спросил депутатов, как они доехали. Гучков ответил, что отбытие их из Петрограда, ввиду волнений среди рабочих, было затруднительно.
Затем само заседание продолжалось недолго.
Его Величество, как было упомянуто, еще днем решил оставить престол, и теперь Государь желал лично подтвердить акт отречения депутатам и передать им манифест для обнародования. Никаких речей поэтому не приходилось произносить депутатам.
Его Величество спокойно и твердо сказал, что он исполнил то, что ему подсказывает его совесть, и отказывается от престола за себя и за сына, с которым, ввиду болезненного его состояния, расстаться не может.
Гучков доложил, что обратное возвращение депутатов сопряжено с риском, а посему он просит подписать манифест на всякий случай не в одном экземпляре. Государь на это согласился.
В это же время Верховным Главнокомандующим всеми Российскими силами был назначен Государем Великий Князь Николай Николаевич —наместник Кавказа и Главнокомандующий Кавказской армией, о чем была послана телеграмма в Тифлис Его Величеством.
Затем Государь ушел к себе в отделение, а все оставшиеся стали ждать изготовления копии манифеста.
Вот, собственно, с формальной стороны и все, что произошло на свидании депутатов Думы Гучкова и Шульгина с Его Величеством 2 марта в Пскове.
Что сказать о настроении всех тех, которые были свидетелями этого глубоко трагичного события?
Среди близких Государю, среди его свиты в огромном большинстве все почти не владели собой. Я видел, как плакал граф Фредерикс, вернувшись от Государя, видел слезы у князя Долгорукова, Федорова, Штакельберга, Мордвинова, да и все были мрачны.
Государь после двенадцати часов ночи ушел к себе в купе и оставался один. Генерал Рузский, Гучков, Шульгин и все остальные скоро покинули царский поезд, и мы не видели их больше.
После часа ночи депутатский поезд, то есть, собственно, один вагон с паровозом, отбыл в Петроград. Небольшая кучка народа смотрела на этот отъезд. Дело было сделано — Императора Николая II уже не было, он передал престол Михаилу Александровичу.
Может быть, кто-либо искренно верил в благодетельные последствия этого переворота, но я да и многие, очень многие, ожидали только гибели для нашей Родины и видели впереди много горестных дней.
*Телеграмма генерала Алексеева Главнокомандующим по вопросу об отречении послана была 2 марта в 10 часов 15 минут утра, а ответы Главнокомандующих сообщены Его Величеству генералом Алексеевым того же числа в 14 часов 30 минут. — Ред.
Константин Дмитриевич Нилов
Пятница, 3 марта 1917г. Псков — Витебск — Орша — Могилев
Суббота, 4 марта 1917г. В Ставке: Могилев
В Ставке: Могилев. Воскресенье, 5 марта
В Ставке: Могилев. Понедельник — вторник, 6 — 7марта 1917г.
В Ставке: Могилев. Вторник, 7 марта 1917г.
Отъезд Государя Императора из Ставки. Среда, 8 марта 1917г.
Journal information