Мучительное развитие или экономическое чудо?
Мы с завистью говорим о немецком, японском, южнокорейском, китайском и прочих экономических чудесах. Вот могучие, лихие народы: богатыри — не мы. Как современная, так и царская Россия представляется многим отсталой автократией, бегущей на месте — вперед-назад, вперед-назад, то бишь реформы — контрреформы, или мобилизация — стагнация — кризис, или либерализация — авторитарный откат[1].
Между тем в России после отмены крепостного права произошло настоящее экономическое чудо. В 1861–1913 годах темпы экономического развития были сопоставимы с европейскими, хотя и отставали от американских. Национальный доход за 52 года увеличился в 3,8 раза, а на душу населения — в 1,6 раза. И это несмотря на огромный естественный прирост населения, о котором в настоящее время даже мечтать не приходится. Население империи (без Финляндии) увеличивалось за эти годы почти на 2 млн ежегодно. Душевой прирост объема производства составлял 85 % от среднеевропейского. С 1880-х годов темпы экономического роста стали выше не только среднеевропейских, но и «среднезападных»: валовой национальный доход увеличивался на 3,3 % ежегодно — это даже на 0,1 больше, чем в СССР в 1929–1941 годах, и только на 0,2 % меньше, чем в США, — стране с самыми высокими темпами развития в мире в то время[2]. Развивались все отрасли народного хозяйства, хотя и в разной степени. Наибольшие успехи наблюдались в промышленности. С 1881–1885 по 1913 год доля России в мировом промышленном производстве возросла с 3,4 до 5,3 %. Однако и сельское хозяйство, несмотря на институциональные трудности, прогрессировало среднеевропейскими темпами.
Но главное чудо состояло в том, что при высоких темпах роста экономики и населения происходило существенное повышение благосостояния, другими словами, индустриализация сопровождалась повышением уровня жизни крестьянства и, значит, происходила не за его счет, как общепринято думать. На чем основывается такое заключение?
О росте благосостояния свидетельствуют увеличение с 0.171 до 0.308 — в 1,8 раза индекса развития человеческого потенциала, который учитывает (1) продолжительность жизни; (2) уровень образования (грамотность и процент учащихся среди детей школьного возраста); (3) валовой внутренний продукт на душу населения (ВВП).
Таблица 1. Индекс развития человеческого потенциала в России в 1851–1914 годах (без Финляндии)
Годы |
Населе- ние, млн |
ВВП на душу населения* |
Образование** |
Средняя продолжитель- ность жизни |
Индекс развития челове- ческого потен- циала |
||||
Долл. |
Индекс |
Грамот- ность, % |
Учащие- ся, % |
Индекс |
Лет |
Индекс |
|||
1851–1860 |
73,5 |
701,0 |
0,381 |
14 |
1,4 |
0,098 |
27,1 |
0,035 |
0,171 |
1861–1870 |
78,4 |
675,9 |
0,374 |
17 |
1,9 |
0,120 |
27,9 |
0,048 |
0,181 |
1871–1880 |
91,7 |
666,4 |
0,372 |
19 |
2,3 |
0,134 |
28,8 |
0,063 |
0,190 |
1881–1890 |
110,6 |
679,9 |
0,375 |
22 |
2,5 |
0,155 |
29,7 |
0,078 |
0,203 |
1891–1900 |
125,8 |
790,7 |
0,402 |
28 |
3,5 |
0,198 |
31,2 |
0,103 |
0,234 |
1901–1910 |
147,6 |
928,1 |
0,430 |
33 |
5,5 |
0,250 |
32,9 |
0,132 |
0,271 |
1913 |
171,0 |
1036,0 |
0,449 |
40 |
7,9 |
0,293 |
36,0 |
0,183 |
0,308 |
* В долларах США 1989 года.
** Без Польши и Финляндии.
Подсчитано по: ВВП: Грегори П. Экономический рост Российской империи (конец XIX — начало XX в.): Новые подсчеты и оценки. М., 2003. С. 22, 232–237; Образование: Миронов Б. Н. (1) История в цифрах: Математика в исторических исследованиях. Л., 1991. С. 82, 146; (2) Экономический рост и образование в России и СССР в XIX–XX веках // Отечественная история. 1994. № 4-5. С. 111–125; Очерки истории школы и педагогической мысли народов СССР (вторая половина XIX в.) / А. И. Пискунов (ред.). М., 1991. С. 518, 525, 527, 529, 531; Продолжительность жизни: Воспроизводство населения СССР / А. Г. Вишневский, А. Г. Волков (ред.). М., 1983. С. 61; Демографическая модернизация России: 1900–2000 / А. Г. Вишневский (ред.). М., 2006. С. 292.
О повышении уровня жизни населения, в первую очередь крестьянства, свидетельствуют также:
1. Рост с 1863 по 1906–1910 годы расходов на алкоголь в 2,6 раза на душу населения[3].
2. Повышение с 1885 по 1913 год производства потребительских товаров и оборота внутренней торговли на душу населения в постоянных ценах — в 1,7 раза[4] (за более раннее время сведений не имеется).
3. Увеличение между 1886–1890 и 1911–1913 годами количества зерна, оставляемого крестьянами для собственного потребления, на 34 %[5].
4. Увеличение с 1850-х по 1911–1913 годы реальной поденной платы сельскохозяйственного рабочего 3,8 раза, промышленных рабочих — в 1,4 раза[6].
5. Уменьшение числа рабочих дней в году у крестьян со 135 в 1850-х годах до 107 в 1902 году[7], у пролетариев — числа рабочих часов с 2952 в 1850-х до 2570 в 1913 году[8].
6. Массовая скупка земли крестьянами. За 1862–1910 годы крестьяне купили 24,5 млн десятин земли, заплатив за нее огромные деньги — 971 млн руб.[9] — это в 28 раз больше, чем все недоимки, накопившиеся за ними к 1910 году (на 35 млн руб.)[10]. Купчая земля относительно надельной составляла 6,8 % в 1877 году, 14,5 % — в 1887 и 21,6 % — в 1910 году, а относительно всей частновладельческой земли — соответственно 6,2, 13,1 и 25 %. Причем почти половина (46 %) земли была куплена крестьянскими обществами и товариществами[11]. Нищие землю, как известно, не покупают.
Вывод о повышении уровня жизни населения основывается также на антропометрических сведениях (росте и весе). Существенное и систематическое увеличение конечной (т. е. при достижении полной физической зрелости) длины тела мужчин за 1791–1915 годы на 7,7 см (с 161,3 до 169,0) и веса за 1811–1915 годы на 7,4 кг (с 59,1 до 66,5) дает уверенность в том, что благосостояние крестьянства действительно повысилось. Индекс массы тела, показывающий уровень питания, на протяжении 1811–1915 годов всегда соответствовал норме, а к концу изучаемого периода даже немного увеличился — с 21,8 до 23,3[12]. Все это могло произойти только при условии повышения благосостояния.
Как известно, улучшение условий жизни рассматривается в теории модернизации в качестве главного критерия ее успешности[13]. Поскольку имперская Россия модернизировалась и благосостояние населения росло, модернизацию следует признать успешной, несмотря на все издержки.
Апории русских революций начала ХХ века
В моих выводах можно усмотреть непреодолимые противоречия, своего рода апории.
Первая апория — несовместимость самодержавия и прогресса — подробно рассмотрена в книге «Социальная история». Оказалось, что прогресс совместим с политическим авторитаризмом. В течение всего периода империи в России происходила модернизация с национальными особенностями, но по европейскому эталону[14]. И хотя процесс не завершился — к 1917 году российское общество не соответствовало в полной мере ни одному из критериев современного общества, — успехи, достигнутые в условиях самодержавного режима, очевидны и неоспоримы. История европейских стран в новое и новейшее время дает аналогичные примеры успешных экономических преобразований именно при авторитарных режимах. Например, во Франции, Германии и Австро-Венгрии удачные преобразования были проведены королевской властью, а периоды демократии оказывались связанными с катастрофическими инфляциями и началом деструктивных процессов в экономике (эпоха Великой французской революции; Германия после Первой мировой войны; Австрия, Венгрия и Польша после распада монархии Габсбургов). Похожим образом развивались события в Испании, Португалии, странах Латинской Америки и Юго-Восточной Азии[15]. Российские императоры поддерживали реформы, кроме тех, которые вели к ограничению их власти, не столько из-за любви к власти, сколько потому, что, во-первых, хотели сохранить свободу рук для оперативного принятия решений при проведении реформ; во-вторых, в российском обществе было очень мало людей, способных к правильной законодательной работе. В XVIII — начале ХХ века подобная политика имела основания.
Вторая апория — невероятность того, чтобы полтора столетия в общественной мысли и науке удерживалась неадекватная фактам концепция кризиса — проанализирована в новой книге. Чисто научная причина этой парадоксальной ситуации состоит в том, что концепция превратилась в научную парадигму, т. е. в своего рода теорию и способ поведения в науке, в образец решения исследовательских задач в соответствии с определенными правилами, в готовый и почти обязательный алгоритм исследования. Императивность парадигмы обусловливается тем, что она существует в научном сообществе и поддерживается им. Если исследователь идентифицирует себя с сообществом, он должен придерживаться господствующей парадигмы, иначе он будет в нем белой вороной, более того — рискует вообще быть исторгнутым из него[16]. В рамках парадигмы кризиса анализировалось развитие российского общества в XVIII — начале ХХ века и происходило конструирование социальной реальности, ибо для преобладающего большинства историков, тем более для тех, кто специально не занимался социально-экономическим и политическим развитием России в конце XIX— начале ХХ века, парадигма являлась фоновым знанием, молчаливо принимаемым на веру как аксиома. Отсюда у парадигмы огромная сила инерции. Социологи и социальные психологи проделали немало вошедших в учебники экспериментов, доказывающих, что мощное давление группы на индивида делает его конформистом, вынуждая полностью изменить свою точку зрения (несмотря на ее правильность), чтобы отвечать требованиям большинства[17]. Именно поэтому в советское время почти поголовно разделялись концепции, суть которых была в том, что Советский Союз — самый просвещенный, гуманный, свободный, передовой, читающий и богатый социум в мире, что марксистское учение не стареет, оставаясь вечно молодым, и т. п.
Парадигма кризиса выполняла важные социальные функции. В позднеимперский период она служила целям дискредитации самодержавия, мобилизации населения на борьбу за реформы и свержение монархии, целям оправдания существующего освободительного движения, политического террора и революции, а также способствовала развитию гражданского общества. В советское время парадигма оправдывала Октябрьский переворот и все, что за ним последовало — Гражданскую войну, террор против «врагов народа», установление диктатуры, и таким образом как бы подтверждала истинность марксизма.
Третья апория — несовместимость значительного прогресса во всех сферах жизни, сопровождаемого к тому же повышением благосостояния, с ростом протестных движений в пореформенное время; иными словами — невозможность революции в условиях успехов и прогресса. Как хорошо известно, вторая половина XIX — начало ХХ века отмечены сильным ростом общественного движения, нередко приобретавшего протестную и временами агрессивную и революционную форму. Протестовали все — крестьяне и рабочие, духовенство и дворянство, но в наибольшей степени интеллигенция. В историографии это интерпретируется как показатель тяжелого, невыносимого положения доведенных до отчаяния трудящихся, в поддержку которых выступала интеллигенция.
Как неоспоримые успехи страны совместить с ростом в эти годы недовольства и оппозиции режиму, с развитием всякого рода протестных движений, которые в конечном итоге привели к революции 1917 года?
Издержки, или Побочные продукты процесса модернизации
В модернизации, даже успешной, заключено множество подводных камней, проблем и опасностей для социума. Она требует больших издержек и даже жертв, что ведет к лишениям и испытаниям для отдельных сегментов населения и не приносит равномерного благополучия сразу и всем. «Осовременивание» различных сфер общественного организма осуществляется асинхронно, порой одних — за счет других, что приводит к противоречиям между ними. В ходе модернизации возникает дисгармония между культурными, политическими и экономическими ценностями и приоритетами, разделяемыми разными социальными группами. В полиэтничных странах модернизация способствует обострению национального вопроса. Все это имеет одно фатальное следствие — увеличение социальной напряженности и конфликтности в обществе. Причем, чем быстрее и чем успешнее идет модернизация, тем, как правило, выше конфликтность. Например, существует прямая связь между быстрым экономическим ростом и политической нестабильностью[18].
Россия не стала исключением. Российская модернизация проходила под флагом европеизации, а точнее — вестернизации, и затронула верхние страты общества в несравненно большей степени, чем нижние, западные регионы (и соответственно этносы, в них проживающие) — сильнее восточных, город — больше деревни, столицы — интенсивнее остальных городов. Все это приводило к серьезным противоречиям и конфликтам между городом и деревней, разными отраслями производства (аграриями и промышленниками), социальными слоями, территориальными, профессиональными, этническими сообществами. Важным негативным последствием модернизации стал социально-культурный раскол общества на образованное меньшинство, принявшее вестернизацию, и народ, в массе оставшийся верным традиционным ценностям. В свою очередь тонкое европеизированное меньшинство не было единым с точки зрения системы ценностей, политических ориентаций и социальных идеалов. В результате конфликтность и социальная фрагментарность общества со временем все более усиливались. Наконец, наблюдались побочные разрушительные последствия процесса модернизации в форме роста социальной и межэтнической напряженности, конфликтности, насилия, преступности и т. д. Именно высокие темпы и успехи модернизации создавали новые противоречия, порождали новые проблемы, вызывали временные и локальные кризисы, которые при неблагоприятных обстоятельствах перерастали в большие, а при благоприятных могли бы благополучно разрешиться[19].
Часть 2 >>>
[1] Розов Н. С. Цикличность российской политической истории как болезнь: возможно ли выздоровление? // Полис. 2006. № 2. С.74–89; Янов А. Л. Тень Грозного царя: Загадки русской истории. М., 1997; Пантин В. И., Лапкин В. В. Волны политической модернизации в истории России: К обсуждению гипотезы // Проблемы и суждения. 1998. № 2.
[2] Грегори П. Экономический рост Российской империи (конец XIX — начало ХХ в.): Новые подсчеты и оценки. М., 2003. С. 22–23, 61–62.
[3] Миронов Б. Н. Благосостояние и революции в имперской России: XVIII — начало ХХ века. М., 2010. С. 556.
[4] Струмилин С. Г. Статистика и экономика. М., 1979. С. 444; Статистический ежегодник России 1916 г. М., 1918. С. 85; Маслов П. П. Критический анализ буржуазных статистических публикаций. М., 1955. С. 459.
[5] Миронов Б. Н. Благосостояние. С. 664.
[6] Там же. С. 526.
[7] Там же. С. 557.
[8] Миронов Б. Н. «Послал Бог работу, да отнял черт охоту»: трудовая этика российских рабочих в пореформенное время // Социальная история. Ежегодник. 1998/1999. М., 1999. С. 277.
[9] Подсчитано по следующей методике – определена площадь всей купленной крестьянами земли и средняя цена десятины (около 40 руб.) за 1863–1910 гг. по данным: Святловский В. В. Мобилизация земельной собственности в России (1861–1908 гг.). СПб., 1911. С. 81, 133–134, 137.
[10] Ежегодник Министерства финансов. Вып. 1911 года. СПб., 1911. С. 256–257.
[11] Святловский В. В. Мобилизация земельной собственности. С. 133–137; Статистические сведения по земельному вопросу в Европейской России. СПб., 1895. С. 35; Статистика землевладения 1905 г.: Свод данных по 50-ти губерниям Европейской России. СПб., 1907. С. 11–17.
[12] Миронов Б. Н. Благосостояние. С. 462–464, 622.
[13] Tiryakian E. The Changing Centers of Modernity // Comparative Social Dynamics: Essays in Honor of Shmuel N. Eisenstadt / E. Cohen, M. Lissak, U. Almagor (eds.). Boulder (CO): Westview, 1985. P. 131–147.
[14] Миронов Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII — начало XX в.): Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства: В 2 т. 3-е изд. СПб., 2003. Т. 2. С. 291–304.
[15] Травин Д., Маргария О. Европейская модернизация: В 2 кн. СПб., 2004. Кн. 1. С. 91.
[16] Кун Т. Структура научных революций. М., 1977. С. 11, 28–29, 281.
[17] Волков Ю. Г. и др. Социология. 3-е изд. М., 2006. С. 173–175; Смелзер Н. Социология. М., 1994. С. 160–162.
[18] Хантингтон С. П. Политический порядок в меняющихся обществах. М., 2004; Хорос В. Г. Русская история в сравнительном освещении. М., 1996. С. 14–18; Eisenstadt S. N. Revolution and the Transformation of Societies: A Comparative Study of Civilizations. New York: Free Press, 1978; Patterns of Modernity: In 2 vols / Eisenstadt S. N. (ed.). Washington Square, N. Y.: New York University Press, 1987; Social Change and Modernization: Lessons from Eastern Europe / Grancelli B. (ed.). Berlin; New York: Walter de Gruyter, 1995; Davies J. C. Toward a Theory of Revolution // American Sociological Review. 1962. Vol. 27. February. P. 6.
[19] Миронов Б. Н. Социальная история. T. 2. С. 264–270, 289–291; Хорос В. Г. Русская история. С. 41–60.
Источник: http://www.strana-oz.ru/2012/1/russkaya-revolyuciya-1917-g-v-usloviyah-ekonomicheskogo-chuda-po-klassicheskomu-scenariyu
Journal information